Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Каких-то других документов о происходившем в Бутырской тюрьме у нас нет.

Когда именно погиб Артур, стало известно только через 20 лет, в 1956 году, после его реабилитации.

На одном из последних допросов Артура спросили, почему он участвовал в стачках на фабрике отца на стороне рабочих. Ответ был такой: “Настроения и чувства того времени можно определить как революционный сентиментализм”. Эти слова по сути являются ключом ко всей его жизни.

Член семьи изменника родины

Каждую ночь из “Люкса” уводили людей, со многими из которых Ася была знакома лично. Что сделали эти люди, в чем их обвиняли? В чем заключалась их работа? Ей это было неведомо, знала только, что они бывали за границей. Сам Артур из 38 лет жизни 28 лет провел вне СССР. Как жить дальше? С кем посоветоваться? Кто поможет?

Позже Миша напишет своим сыновьям:

Мама оказалась в вакууме, и тогда я – перешагнув через все боли и обиды – оказался рядом.

Рисковал многим. Всем. Жизнью. Через много лет Берта Даниэль писала маме:

Я рада очень за тебя, что ты в трудное время нашла верного друга и товарища, который, право же, спас тебя от страданий, а главное, так хорошо воспитал твоего сына Юру. Если бы Артур знал, он был бы ему очень благодарен. И я благодарю его от всего сердца и питаю к нему очень большую симпатию, потому что в нашем тогдашнем положении все наши друзья отстранялись от нас как от прокаженных.

Самым главным вопросом для мамы был: что делать с Юрой? Спустя какое-то время Ася продала рояль Артура, вырученные деньги зашила в ладанку и повесила тете Паше на шею – на случай своего возможного ареста.

Но Ася беспокоилась не только о Юре. Надо было думать и о ребенке, который в скором времени должен был появиться на свет.

В то время позвонить по телефону в Москве было гораздо труднее, чем воспользоваться почтой, которая работала как часы. Миша пишет из институтского общежития Асе в “Люкс”:

Моя Ася!

Через много лет, когда я буду вспоминать дни своей молодости – один из них будет волновать меня сильнее всего. Ты знаешь, родная, я думаю о дне, в который ты сказала о том, что беременна. В тот вечер это обыденное – вдоволь испоганенное – слово отозвалось во мне прекрасной музыкой. Аська, милая! Ведь я впервые слышал это слово от женщины, от женщины, которую я люблю, как не любил еще никого! Мне трудно рассказать о том, что я пережил в эти минуты. Это было нечто, несравненно более глубокое и значительное, чем все, что я знал до того вечера. Я ликовал, я захлебывался от счастья, от гордости.

А Асю ждали новые испытания. В воспоминаниях она пишет:

Спустя некоторое время после ареста Артура я пришла в институт и сказала в парткоме и в группе обо всем, уверенная, что произошла какая-то ошибка, которая будет исправлена. В парткоме мне сказали: ты должна на партсобрании отречься от него, сказать, что он враг народа. Я ответила: “Никогда этого не будет”.

Близкая подруга Варя входила в партбюро института. Перед собранием она уговаривала Асю покаяться и попросить прощения у партии. Разговор был безнадежный, но Варя вдруг поняла ее и решила отстаивать Асю, чем бы это ей самой ни грозило.

Когда Ася вышла на трибуну, секретарь парткома спросил: “Партбилет с тобой? Положи сюда, на стол”. Она повторила то, что муж ее – настоящий коммунист и она верит в его невиновность.

Из партии Анну Ужет исключили за связь с врагом народа единогласно при одном воздержавшемся – это была Варя. В те же дни у Аси был отобран мандат депутата Моссовета. Из институтских друзей рядом остались только двое – Нина Лесина и Ира Светозарова.

Ася теперь была ЧСИР – “член семьи изменника Родины”. Она могла погубить себя, Юру, еще не родившегося Володю, поставить под страшный удар родных и близких. Ведь уже были арестованы и брат Марк, и его жена Галина. Но Ася не могла предать людей, которым верила и которые были невиновны.

Двенадцатого июня 1937 года, когда газеты и радио бурно обсуждали расстрел “за измену Родине” Тухачевского, Якира, Егорова и других военачальников, она встретилась с Мишей.

После разговора Миша пишет ей:

О старом больше ни слова. Многого оно нам стоило, страшно многого. Я буду верить, что все оно в прошлом… Ты часто не давала себе труда заглядывать в завтрашний день, и он – этот завтрашний день – беспощадно, жестоко мстит за это. Он отнял у тебя принадлежность к партии, которой (вместе с комсомолом) ты отдала почти всю свою сознательную жизнь. Он отнял у тебя уважение и дружбу огромного числа людей. Он заставил тебя страдать так, как не доводилось (и пусть не доведется) тебе никогда в твоей жизни.

Ася отвечает:

Я все еще нахожусь под впечатлением двенадцатого. Дело в том, что ты меня убеждаешь в таких вещах, которые я и сама прекрасно понимаю. Дело в том, что ты, Миша, и окружающие тебя люди переживали все эти события иначе, чем я. Как ты не почувствовал, что я отнеслась к этим событиям значительно острее, чем многие люди, переживания которых ты противопоставляешь моим. Миша, пойми, что я просто очень сильно и глубоко устала. Я не хочу, чтобы требования твои ко мне снижались, я знаю, что ты много требуешь и будешь требовать. Я знаю, что я могу много, но почему твои требования – в форме одних стыдных для меня ультиматумов. Миша, мне очень неприятно обо всем этом писать. Я хочу, чтобы ты сам все понял.

Обоих можно понять: с одной стороны – Миша, полностью впитавший дух и идеи того времени, “настоящий советский человек” с сильным мужским характером, убежденный в своей правоте. С другой – Ася, тоже, вне всякого сомнения, во многом верная тем же идеям, но сомневающаяся – она слишком хорошо знала Артура и его товарищей и продолжала верить им. Тем временем она по-прежнему жила в “Люксе” с Юрой и тетей Пашей – во флигеле, куда ее переселили после ареста Артура.

Сегодня меня вызвал управдом и очень грозно предложил переехать. Я отказалась, он сказал, что все равно выселит. Теперь не знаю, что делать – вступать ли в волокиту, но если дело обречено на неудачу – тяжело. Хочу зайти к юристу. Вот и все.

Как и во всех сложных ситуациях, помог Миша – нашли комнату в большой коммунальной квартире двухэтажного деревянного дома в Мининском переулке Лефортова. Переулок был тихий, недалеко Немецкое кладбище, речка Синичка, но вокруг – много промышленных предприятий. При входе в квартиру, со стороны внутреннего двора, сразу за дверью, была общая кухня, а первая дверь налево из нее вела в комнату Аси с окнами, выходившими во двор. Во дворе стояли сараи для всех жильцов. Замыкала двор конюшня. За конюшней, через двор на улицу, – четырехэтажное здание школы, построенной в 1936 году по типовому проекту.